Горно-Алтайский опытный леспромхоз – «Кедроград»

      В 60-е гг. ХХ в., и позже, вплоть до бурных  90-х, часть Алтайской горной страны, которую в обиходе доныне принято называть Горным Алтаем, согласно административному делению называлась Горно-Алтайской автономной областью в составе Алтайского края. Площадь – 92,6 тысяч кв. км, населения – 180 тысяч. Столица с 1947 г. - город Горно-Алтайск (ранее – Улала), жителей в нём – около 40 тысяч.  В начале 90-х гг. автономная область преобразована в республику; численность населения нового субъекта Российской Федерации ко времени написания этой книги подросла до 200 с небольшим тысяч. В столице региона жителей теперь немногим более 50 тысяч.

     Основные занятия местного населения – животноводство, лесозаготовки, охота. Действуют также несколько небольших горнорудных предприятий, а в городе ранее, до 90-х гг., работали мелкие цеха по производству обуви, швейных изделий и т.п. В последние 1,5 – 2,0 десятилетия всё больше местных жителей принимают участие в обслуживании туристов, посещающих регион.

     В 50-е гг. прошлого века объёмы лесозаготовок в Горном Алтае резко увеличили, для чего создали несколько новых леспромхозов. На северо-востоке региона, в Майминском и Турочакском  районах в 60-е гг. действовали  3 таких предприятия. Самым мощным был Каракокшинский леспромхоз, с годовым объёмом лесозаготовок около 350 тысяч кубометров. Центральная усадьба размещалась в с. Каракокша, в  80 км от столицы области. Лесозаготовки велись в   окрестностях центральной усадьбы и еще на нескольких лесоучастках. Один из таких участков, в пос. Уймень, расположенный в 27 км от Каракокши, в 1960 г. был преобразован в самостоятельное предприятие – Горно-Алтайский опытный леспромхоз по комплексному использованию богатств кедровой тайги.

    Произошло это событие по инициативе группы молодых инженеров – выпускников Ленинградской лесотехнической академии. Активно  выступая против масштабной вырубки ценнейших кедровых лесов Алтая, они хотели доказать, что прижизненное использование всех полезностей кедровников может быть экономически выгодно. Вокруг этого хозяйства средства массовой информации подняли большой шум. Чаще, больше других выступали на эту тему «Комсомольская правда» и «Литературная газета». Особенно много, красочно и убедительно писал В.И.Чивилихин – известный тогда в стране журналист и писатель. Он и дал этому предприятию, а вместе с ним и посёлку Уймень громкое название – «Кедроград».

    Идеи «кедроградцев» нашли широкий отклик, поддержку комсомола, средств массовой информации. Московский авиационный институт взял шефство над Кедроградом; в летние каникулы в Уймень приезжали студенты, безвозмездно помогали в строительстве, на других работах. Напомню - это было время известной «оттепели» Н.С.Хрущева, время ожиданий, надежд. В обществе, особенно в среде молодежи, царил энтузиазм. В связи с многими, яркими публикациями о Кедрограде находилось немало желающих приехать туда на постоянную работу.

     Леспромхоз в Уймене был вторым этапом существования этого опытного, нашумевшего в своё время предприятия. Первоначально его организовали в селе Чоя, на базе Чойского лесхоза. Инициатором, вдохновителем создания такого хозяйства был один из выпускников ЛЛТА, активный человек - Ф.Я.Шипунов, в будущем ученый – географ, эколог. После перевода опытного хозяйства в Уймень и доведения до него обязательного плана лесозаготовок, Фатей  Яковлевич, человек бескомпромиссный, не согласный с масштабными рубками кедра, покинул Алтай.

    В этом хозяйстве летом 1962 г., вынужденно, у меня в тот момент просто не было выбора, оказался и я. Поселок Уймень находится  на берегу одноименной речки, в глубине гор и кедровой тайги, за 2,5 сотни километров от железной дороги. Никаким «градом» здесь, конечно, и не пахло. И даже добраться туда было  не просто. Я два или три дня просидел в крохотном Майминском аэропорту, пока смог, на вертолете МИ-1 (3 места для пассажиров), вылететь до Каракокши. Иначе туда слишком сложно было добираться – автобусы еще не ходили.  Далее, до Кедрограда, доехал на случайном грузовике.

    Уймень – небольшой поселок лесозаготовителей, в те годы летом утопавший в грязи, зимой в снегах. В нём, на базе Уйменского лесоучастка Кара-кокшинского леспромхоза, и обосновался небольшой Горно-Алтайский опытный леспромхоз, с годовым объёмом лесозаготовок в 50 тыс. кубометров. По реке Уймень, далее по Саракокше и Бие заготовленный лес молем, то есть не в плотах, а «врассыпную», сплавляли в г. Бийск, где его перерабатывали на лесокомбинате.

    Руководили предприятием молодые выпускники Ленинградской лесотехнической академии, энтузиасты создания предприятия нового типа. Они хотели доказать, что при комплексном, полном освоении запасов всех  полезностей кедровой тайги – ореха, смолы (живицы), лекарственных растений, ягод, запасов охотничьих животных (пушнина, мясо, панты маралов), можно без промышленных, масштабных рубок кедровников создать рентабельное предприятие. Но это были идеи; кстати, их очень «подогрел» необычайно обильный, «фантастический» урожай кедрового ореха осенью 1960 г. О том урожае, причем в первый год существования опытного хозяйства в пос. Уймень, очевидцы рассказывали: «Вдоль лесовозных дорог лежали огромные валы больших фиолетовых шишек...»; «МАЗы (полно-приводные автомобили - лесовозы), застревали в больших кучах  шишек под кедрами». В тот год «кедроградцы», не имея опыта такой работы, используя примитивное кустарное оборудование при переработке шишек, сумели заготовить более 100 тонн ореха!  

    Директором леспромхоза тогда был  Малаховский (имя, отчество, к сожалению, не помню), главный лесничий – Е.В.Титов, главный инженер – В.Ф.Парфенов. Последний отвечал за выполнение плана лесозаготовок, то есть непосредственно руководил вырубкой кедровников. Однако, благодаря многочисленным публикациям В.И.Чивилихина, да и активной саморекламе Парфенова, он почему-то считался главным борцом за сохранение кедра...

    У молодых руководителей было много идей по поводу того, каким следует быть предприятию, чем и как заниматься коллективу, и в жарких спорах на эти темы в кабинете директора проходили целые дни и недели. Попасть на приём к Малаховскому, чтобы решить какой-нибудь вопрос, даже мне, одному из инженеров, было не просто. Лесозаготовки же шли со скрипом. Техника старая,  изношенная, часто требовался ремонт, запчастей не хватало. Дисциплина  на производстве «хромала» - процветали пьянка, прогулы. Молодые руководители, в первую очередь главный инженер, просиживая в кабинетах, не справлялись с производственными проблемами. План лесозаготовок обычно не выполнялся.

    Как охотовед я занимался организацией охотничьих дел, прежде всего пушного промысла. Штатных охотников у нас было 15 человек. Пушнину от них, другую продукцию охоты  принимал  товаровед Н.Симаков, из местных жителей; для этих целей мы имели небольшое помещение - конторку. Там же хранили необходимые документы, другие бумаги, кое-какое  нехитрое имущество. Позже у нас появились охотничьи товары, боеприпасы – все, что мне удавалось, на стороне, доставать для охотников. Продавал всё это тот же Симаков. Оплата охотникам за сданную пушнину производилась из кассы леспромхоза.

     По окончании первого во время моей работы охотничьего сезона, в начале марта 1963 г., когда охотники, вернувшись из тайги,  сдали пушнину, денег в кассе не оказалось. Оплатить пообещали позже, когда они будут.

Понятно, нашему охотнику, после нескольких месяцев проведенных вдали от дома, в тайге, на тяжелой и опасной работе, и обидно и досадно не получить сразу хотя бы часть заработанной оплаты за шкурки добытых им соболей, белок, другую пушнину. Принято, по русскому обычаю, отметить возвращение домой и окончание охотничьего сезона как следует, с выпивкой. У меня на сберкнижке в то время было около 250 рублей, сохранившихся после Красноярска. Я снял их и выдал каждому охотнику по 15 – 20 рублей (пол-литровая бутылка водки стоила тогда 2,5 - 3 рубля). После проведенного собрания, где мы обсудили прошедший охотничий сезон, планы на лето - предстояли заготовка бадана, лекарственных растений, кедрового ореха, охотники получили возможность, по традиции, «расслабиться». Бухгалтерия позже вернула мне эти деньги.           

    Освоившись с работой, войдя в курс дел, я пытался  усовершенствовать, сделать более или менее организованным, управляемым охотничье хозяйство в предприятии. Однако мои усилия нередко натыкались на подчас вредные для дела идеи всё того же Парфенова, считавшего себя крупным специалистом и в охотничьих делах. В частности, он правдами и неправдами, а было и такое,  добивался, чтобы штатные охотники входили в состав лесничеств. То есть руководить работой охотников, другими производственными охотничьими делами я должен был через лесничих.

    Между тем в то время эти «штатные» охотники не числились в штате предприятия. Соответственно стаж им не шел, оплачиваемых отпусков не было и т.д. Распоряжением Совета министров РСФСР опытному леспромхозу было предоставлено право закупа пушнины; вот и закупали её у всех охотников, кто принесет, в первую очередь, конечно, у так называемых штатных. Я считал необходимым добиваться упорядочения правового статуса охотников, создания в леспромхозе самостоятельного отдела охотничьего хозяйства с подчинением непосредственно директору. Включение их в состав лесничеств серьёзно мешало моей работе, руководство охотничьими делами и охотниками затруднялось. Ведь при таком положении вещей мне приходилось каждый свой шаг, решение согласовывать с лесничими. Им охотники не были нужны, мои заботы их не интересовали и они отмахивались от меня:

   - Да забери ты своих охотников!

.   Быт складывался трудно. Мне досталась небольшая квартира бывшего охотоведа Саши Дубеня – кухня и комната в 4-х квартирном щитовом доме. Рядом - совсем небольшой, меньше одной сотки, огородик. Большинство молодых, приехавших недавно инженерно – технических сотрудников леспромхоза (ИТР), жили в таких домах. В разобранном виде их везли из Карелии на Алтай, вглубь тайги, причем последние 250 км на автомашинах, по скверным дорогам. Надо же было додуматься тогдашнему Госплану или Министерству лесного хозяйства – не знаю, кто это придумал, за тысячи километров, в лес, везти деревянные, убогие, недолговечные домики! Многие рабочие – местные жители, проживали в собственных, более комфортных домах, держали скот,  имели огороды.

     Ко мне в эту глушь приехала новая жена – Надежда Степановна Мельникова, ботаник по образованию. С первой женой я тогда развелся, оставил ей       квартиру в Красноярске. Н.С.Мельникова из Башкирского заповедника, где мы занимались в научном отделе несколько лет, перевелась в Хоперский, где работала уже два года.  В Башкирии в наших отношениях назревали симпатии.  В пору моей работы в экспедиции мы случайно встретились в Москве, в Главохоте. Встреча для обоих была приятным событием, и несколько дней мы провели в столице вместе, посещали музеи, кинотеатры, много говорили. В итоге наметился  наш союз.

    Я глубоко благодарен судьбе за эту встречу. Надежда Степановна Мельникова оказалась той женщиной, женой, о какой я мог только мечтать.  Родом из Подмосковья, из чисто крестьянской семьи, она окончила биофак Московского университета. В их семье было 6 детей, в том числе 5 девочек, она младшая. Единственного брата в начале войны призвали в армию, вскоре же он погиб в боях под Ржевом. Ко времени нашей встречи все старшие сестры были замужем, все сменили фамилии. Наде хотелось сохранить свою фамилию, потому в браке мы носим разные  фамилии.

    Писать о ней я буду еще не раз, поэтому продолжу о нашей жизни в Уймене. Из мебели нам от прежнего хозяина, досталась пара табуреток, да еще молодая лайка, кобелёк. Он назвал щенка «Брэнди», у нас с женой эта не очень подходящая для доброй охотничьей собаки кличка трансформировалась в «Брыньку». Но и о нём позже.

Железную кровать мне выписали со склада. В единственном Уйменском магазине мебель не продавали, и я соорудил этажерку и некое подобие шкафа. Инструмента почти не было, занимался этими работами в столярке, с разрешения столяра, хорошего человека, уроженца Кавказа Р.Хасиева. Часть имущества мы хранили в 2-х фанерных ящиках, в которых пришли мои вещи по ж/д  из Красноярска (до Бийска), их же на первых порах использовали в качестве стола. Позже Хасиев сделал нам простенький стол.  Обзавелись и минимумом необходимой посуды. В общем, быт наш тогда, в этом щитовом домике, с непременными не изводимыми клопами, был до предела бедным. Но ни одного упрека от Нади, жившей до этого в достаточно комфортных условиях и не в такой дремучей таёжной глуши, вдали от цивилизации, я никогда не слышал. Как ни тогда, ни позже не слышал ни единого упрека в том,  что мало зарабатываю...

    Поначалу жену зачислили на какую-то незначительную должность и поручили разбирать, систематизировать обширные кипы старых книг и журналов. Эта литература по каким-то благотворительным каналам попала в Кедроград и хранилась в пустом помещении, в котором Надя целыми днями находилась одна. Конечно ей, человеку живому общительному такая работа не нравилась, она просто скучала по обществу. Позже её перевели на освободившееся место в лесном отделе, где она занималась вопросами посадок кедра. Такая работа соответствовала специальности ботаника и вполне её устраивала.  На одной моей небольшой зарплате рядового инженера – 112 рублей,  из которой я платил алименты, прожить было слишком трудно.

     От прежнего хозяина в квартире осталась стопка журналов «Америка» на русском языке. Не знаю, какими путями ему удавалось их выписывать – далеко не всем в те годы это разрешалось. Изданные на отличной бумаге, с прекрасными черно-белыми фотографиями – их приятно было взять в руки, посмотреть, почитать.

    Запомнился очерк об одном американском фермере. Насколько помню, он имел участок земли площадью около 300 гектаров и примерно 300 дойных коров. Вдвоём с помощником они обслуживали это стадо - заготавливали на своём земельном участке корма, кормили, поили и доили коров, убирали навоз, продавали молоко. Причем сами его даже не видели – после машинной дойки оно  поступало прямо в молоковозы, и его сразу увозили фирмы – покупатели. Племенную, селекционную работу вел сам хозяин, он же занимался финансовой стороной дела.        

    Всего два человека выполняли огромный объём работы; только во время массового отёла коров мужчинам помогали их жёны. Естественно, все что возможно тогда, в 50-е гг. прошлого века, было у них механизировано и автоматизировано. У нас, в то время в Советском Союзе,  для обслуживания такого дойного стада потребовалось бы несколько десятков людей -  кормачи, доярки, трактористы, зоотехник, ветеринар, само собой директор или председатель, бухгалтерия - целый колхоз!  Еще и сегодня, более 50-ти лет спустя, мы не приблизились к подобной производительности труда в молочном животноводстве...

    Жизнь и работа  в Уймене постепенно входили в некую стабильную колею. Зимой я занимался учетами промысловых зверей, посещал охотников на промысле, для чего пришлось завести охотничьи камусные лыжи. В выходные, если был дома, катались с женой на спортивных лыжах в окрестностях посёлка. Летом с кем-нибудь из охотников, местных жителей, ездили верхом на лошадях по угодьям, я знакомился с тайгой и горами Алтая. Посетили горно-таёжные угодья, закрепленные за Кедроградом, по рекам Уймень, Пыжа,  Чили. С большим интересом, восхищаясь красотой живописных горных ландшафтов, изумительных озер, я знакомился с природой Горного Алтая. Тогда же меня огорчило и заставило задуматься отсутствие рыбы в абсолютном большинстве красивейших горных озер.

    Иногда удавалось  поохотиться за маралами, медведями. На добычу маралов мы получали лицензии в Госохотинспекции; медведей можно было стрелять без разрешений – они тогда считались вредными хищниками, за них даже премия полагалась. Летом 1963 г. на «пантовке» мы добыли около десятка маралов - самцов, законсервировали панты и реализовали их через областное общество охотников. Как «лобовые», то есть с частью черепа, они могли пойти на экспорт, но из-за низкого качества обработки, консервации их использовали срезными, на внутреннем рынке, по невысокой цене. Доход от их реализации мы получили небольшой. Мясо маралов, тоже за умеренную цену, поставили Отделу рабочего снабжения (ОРСу) леспромхоза.

     Положение дел в предприятии улучшилось, когда директором назначили немолодого, без высшего или даже среднего образования, но с большим опытом хозяйственной работы, умного, по житейски мудрого, Николая Павловича Жидеева. Причем первоначально Малаховского сменил ничем не запомнившийся Шахворостов. Поработал он недолго, планы лесозаготовок по-прежнему не выполнялись, и тогда приехал Жидеев.  До того он побывал у нас с проверкой от Крайлесоуправления, ему понравился молодой коллектив, место и он сам выразил желание поработать здесь.

     Меня вскоре же, вероятно с его подачи, несмотря на то, что я изо всех сил отбивался, выбрали председателем рабочего Комитета, не освобожденным. Ну и, как говорили у нас в эскадрилье, в которой я долго служил, коли «назвался груздем, не говори, что не дюж», пришлось браться еще и за это дело. К своим обязанностям, служебным или общественным, я всегда старался относиться серьёзно. При активной поддержке директора  постепенно наладили профсоюзную работу. Общими усилиями подтянули трудовую дисциплину - прекратились прогулы, меньше стало пьянства.

     Помню одно из заседаний Рабочкома, ставшее решающим, можно сказать переломным в этих делах. Директор представил Комитету на согласование документы об увольнении сразу 5 рабочих - злостных прогульщиков и пьяниц. После бурного, занявшего несколько часов обсуждения, рабочий Комитет леспромхоза, а он состоял из 7 человек, в основном тех же рабочих, дал согласие на увольнение двоих. Их уволили.

     Естественно, это событие получило в коллективе большой резонанс. На том заседании Рабочкома, проходившем в клубе, присутствовало много рабочих и служащих леспромхоза – наше решение принималось на их глазах. Люди поняли, что, во-первых, надо добросовестно выполнять свои обязанности, иначе возможны серьёзные неприятности; во-вторых, что есть настоящий рабочий Комитет,  к которому можно обращаться  за помощью. Ранее Рабочком существовал чисто формально - никто с ним не считался, поскольку он ничего не делал и не решал.

      Прежде обычными были скандалы в связи с несвоевременным подвозом рабочим и служащим дров, сена, вспашкой огородов - местные жители имели большие, по несколько десятков соток огороды, держали скот. Эти работы за умеренную плату выполнялись силами леспромхоза. При мне, по согласованному с дирекцией графику, а он был вывешен в конторе, сотрудникам предприятия подвозили дрова, вывозили из угодий сено, вспахивали огороды. Всё делалось вовремя, четко. Иногда все-таки приходилось вмешиваться, требовать и добиваться выполнения  работ в установленные сроки. Люди были довольны. Планы лесозаготовок теперь успешно выполнялись и перевыполнялись, выросли заработки рабочих. Сотрудники инженерно-технической службы регулярно получали премии. Выполняли планы заготовок пушнины и мы – охотники.    

     Помимо лесозаготовок в то время некоторые ИТР, рабочие, активно занимались попытками механизировать, усовершенствовать сбор и переработку кедровых шишек, заготовку кедрового ореха; то есть в целом производительность труда на этом промысле. Урожай 1960 г. продемонстрировал  буквально «неисчерпаемую» продуктивность кедровников, что и вдохновляло многих кедроградцев. Орех в те годы вышестоящее руководство не интересовал; от предприятия требовали только безусловного выполнения плана лесозаготовок. Однако было очевидно, что орех, наряду с лесом, может быть одним из основных компонентов  продукции предприятия и приносить приличный доход.

     В здешних местах шишки  кедра, как правило, собирают после того, как они упадут на землю. Происходит это обычно в конце сентября, начале октября, когда они   в  ненастную погоду, сопровождающуюся сильным ветром – «тушкЕном», осыпаются на землю. Причем «тушкеном» называют и ветер, и упавшую под его воздействием шишку:

   - Пойдем собирать тушкен!

    «Колот», за редким исключением, в прителецкой тайге не применяется – кедры большие, толстые, колотить  бесполезно. Иногда случается, что осень стоит сухая, долгая и шишки не падают. Бывает, на радость белкам и соболям они висят на кедрах всю зиму; иногда сохраняются на ветках еще и летом следующего года. В такую осень приходится лазить на кедры и вручную, с помощью длинной палки – «прогона», сбивать их, потом собирать. Занятие опасное, бывали случаи гибели людей. Производительность труда при этом в разы ниже, чем при сборе упавших от тушкена шишек.

    Поэтому одной из главных задач были поиски способа сбивания шишек, без лазания по кедрам. Пробовали использовать вертолет, чтобы потоком воздуха от его несущего винта стряхивать их. Отказались - не получается. Один из местных рабочих, талантливый рационализатор В.Вирский, разработал устройство, в котором, по привязанному к кедру стальному тросу производился резкий удар после срабатывания порохового заряда, заложенного в патрон от охотничьего ружья. Тоже не прижилось – много канители при креплении, натягивании троса, установке патрона, да и результативность невысокая.

    Зато удалось добиться успеха при создании механизма для размола шишек. До последнего времени «молотили» их на Алтае вручную – либо «ребристым» (с неглубокими зарубками) вальком на таком же, с зарубками бревне, либо на специальной деревянной «машине». Надо было, с усилием, вращать рукоятку барабана, тоже с зарубками (фото №  ), при этом шишки разрушались.  В том и другом случае работа тяжелая, малопроизводительная.

     Не помню, кто и где предложил подходящую конструкцию - к этим разработкам подключались и сторонние, из разных организаций инженеры, другие специалисты - энтузиасты, но так или иначе через какое-то время у кедроградцев появилась такая машина. При помощи небольшого бензинового движка от мотороллера на ней можно было размалывать шишки, при этом одновременно отделялся крупный мусор - «тАбога», и отвеивался, вентилятором, самый мелкий, включая пыль. То есть на выходе получался чистый орех, оставалось только просушить его, да убрать мусор. Одна такая машинка на переработке шишек могла заменить десяток рабочих. Конструкция её поначалу была несовершенной – довольно большая, громоздкая; перевозить можно только на грузовике. Позже местные умельцы стали делать компактные портативные агрегаты, которые перевозили на лошади, во вьюке. Создавались даже легкие, разборные конструкции, которые можно переносить на спине, в рюкзаке. Появились такие устройства и в других местах юга Сибири, где были кедровники и заготавливали кедровый  орех.

    Таким образом, одну из двух проблем заготовки ореха - переработку шишек, удалось решить. Массовый же сбор их по-прежнему зависит от тушкена. Таких урожаев, как в 1960 г., больше на моей памяти не случалось, хотя хорошие, даже обильные все-таки были, ближайший - в 1964 г. Конечно, кедровый орех – ценнейший пищевой продукт, заготавливать его надо непременно.

    Летом 1962 г., а я только приехал в Уймень, мне поручили организовать сбор и заготовку ягод черной смородины. Делалось это в плане работы по использованию всех полезностей кедровых лесов. Я охотно взялся за новое для меня  дело. Смородина уродилась хорошо, и даже я, не очень-то проворный в сборе ягод, до обеда мог собрать 2 десятилитровых ведра. Договорились с Горно-Алтайским цехом, который производил разные вино-водочные настойки на ягодах, о поставке ему сока смородины. Они выдали нам для этих целей пресс. Побывали в тайге с кем-то из охотников, разведали несколько мест, богатых этими ягодами. Я прошелся по квартирам, сколотил бригаду сборщиков из 14 или 15 женщин и подростков,  отводил их в тайгу, иногда и сам собирал ведро – другое. С бухгалтерией определили закупочную цену. Мы с Н.Симаковым оборудовали выделенное для этой цели помещение, установили пресс, тару для ягод, стали принимать смородину – на этом этапе дело пошло успешно.

   Однако дальше получалось хуже. Пресс представлял собой большую деревянную бочку с соответствующим устройством, которое надо было вращать руками. Большое давление с его помощью создать нельзя; ягод уходило много, а сока получали мало. Кое-как надавили литров 300, отвезли в город. Уплатили за него меньше, чем мы затратили на закуп ягод. На этом в опытном леспромхозе закончилась первая, она же и последняя попытка заготовки и реализации ягод. А жаль – при хорошей организации этой работы, использовании более совершенного оборудования, надежном покупателе предприятие могло иметь на ягодах пусть небольшой, но стабильный доход. Были бы заняты, пусть и временно, вторые члены семей, старшие дети.  Кроме смородины в угодьях леспромхоза практически всегда было много черники, брусники, меньше малины, клюквы. Некоторые умельцы на моих глазах за 7 – 8 часов набирали, с помощью совка, 2 фляги - 8 ведер черники.

    Наша жизнь в Уймене тогда проходила довольно активно, оживленно. В коллективе было  много молодых специалистов, энтузиастов нового дела. Нередко проводились собрания или совещания  с участием руководителей из Алтайского краевого управления лесного хозяйства, а то и из Москвы, из Министерства лесного хозяйства, где бурно обсуждались проблемы деятельности, развития опытного хозяйства. По праздникам, другим поводам мы нередко собирались то у одних, то у других, на дружеские вечеринки. Пили водку, много говорили, спорили, пели хорошие, популярные в то время песни, в общем жизнь была интересная, не скучная.   

    Посёлок Уймень, как отмечено выше, выглядел тогда неприглядно. Центральная  улица утопала в грязи. Пешком по ней можно было пробраться только в высоких резиновых сапогах, а из техники могли пройти лишь гусеничные тракторы. С одной её стороны вдоль хилых усадебных заборов проходил узенький деревянный тротуарчик.. Но вечерами на нём отдыхали коровы местных жителей, никак не желавшие уступать людям дорогу. Днем их не было, но на тротуарах оставались большие жирные  «лепешки». Так что ходьба в центре Уйменя – Кедрограда, была делом не простым. На окраинах было не так грязно.

     Как-то в один из летних дней, по распоряжению Н.П.Жидеева, несколько грузовиков ЗИС, самосвалов,  постоянно занятых на прокладке и ремонте лесовозных дорог, перебросили на подвоз гравия и засыпку центральной улицы – всем надоела грязь. Явившийся на работу, как всегда к 9 часам, главный инженер В.Ф.Парфенов, увидев эту картину, устроил директору грандиозный скандал, буквально на грани истерики. Как это директор посмел снять машины с работы, связанной с лесозаготовками!  Как в таком случае выполнять план! У Н.П.Жидеева, в отличие от Малаховского, дверь кабинета всегда была открыта настежь – заходи любой, быстро решай свой вопрос и уходи. Парфенов, главный «защитник кедра», орал тогда на всю контору! Не стесняясь, что перед ним директор леспромхоза, его начальник, к тому же пожилой, годный ему в отцы человек. Николай Павлович, немного послушав  его крики, сказал:

   - Ничего, ничего, пусть поработают!

и ушел из конторы. Утром, до 9 часов, он успевал побывать в гараже, столярке, на общей разнарядке, пообщаться с рабочими, мастерами, решить все насущные на тот момент производственные, а заодно и бытовые вопросы рабочих. По улице через два дня можно было нормально ходить и ездить – на радость всем жителям посёлка.

    Николай Павлович с душевной болью смотрел на то, как безобразно, с какими потерями леса, прочих материальных ценностей, ущербом природе велись у нас лесозаготовки.  Глядя на эту обильную расточительность, он неоднократно повторял:

   «Только русская казна может это выдержать! Любой   

капиталист, да и любая другая страна давно бы разорились!»

   Действительно, я и сам много раз видел, как в Уймене, а позже в Иогаче, куда перевели Кедроград, в лесу бросали сотни кубометров уже заготовленного, стрелёванного на верхние склады, даже уложенного в штабеля кедрового леса. Вальщикам, трактористам на трелевке, мастерам эту работу исправно оплачивали. Лесозаготовители рвались поскорее  перебраться в новую деляну, с еще нетронутым лесом...    

   Но мне надо было заниматься в леспромхозе делами охотничьими и общественными. Охотники тогда крайне неудовлетворительно обеспечивались всем необходимым для охотничьего промысла. По линии лесного хозяйства нам могли поставить всего лишь одноствольные дробовые ружья 16 калибра, мало подходящие для промысловой охоты. Добывать мелких пушных зверей удобнее и выгоднее экономически из ружей малых калибров – 28, 32, или винтовок ТОЗ. Охотники сами крутились, доставали необходимое. Я вскоре же установил надежные контакты в Горно-Алтайске с областным Обществом охотников и рыболовов, с Заготуправлением Облпотребсоюза, а позже и непосредственно с заводом - производителем капканов (в Горьковской тогда области). Благодаря этим связям удалось полностью обеспечить все  потребности охотников в оружии малых калибров, боеприпасах, капканах, снаряжении. Положение дел в охотничьем хозяйстве постепенно налаживалось, улучшалось. Поскольку в Уймене проживало еще  немало охотников – любителей, мы провели собрание и организовали в посёлке первичный охотничий коллектив, вошедший в областное общество охотников. В нём состояло более 80 человек.

    Весной 1963 г. по моей инициативе 10 или  12  охотников, членов нашего охотколлектива, на грузовике леспромхоза, бесплатно, съездили в Усть-Канский район - за 300 км, на утиную охоту. Там есть обширные водно-болотные угодья, где хорошо держатся утки. Участникам поездки это мероприятие очень понравилось. Самому мне, не помню, по какой причине, съездить не пришлось.   

    Кроме заготовок пушнины, а это были, в основном соболь, белка и норка, охотники добывали маралов, об этом я упомянул выше. В числе других работников леспромхоза и привлеченных лиц, занимались заготовкой кедрового ореха, ивовой коры, листьев бадана. Я прочитал для них несколько лекций по охотничьей тематике, проводил беседы на эти же темы. Охотничьи дела в леспромхозе и посёлке успешно развивались. Постепенно улучшались и бытовые условия. Велось строительство жилья и осенью 1963 г. нашей семье выделили более комфортную квартиру в новом, из бруса, двухквартирном доме. Тогда  у нас только что появился первенец – сын Алеша.

    В стране в то время происходили бурные события.  В Алтайском крае и по соседству в Казахстане распахали и засеяли  сотни тысяч гектаров целины, что позволило собирать огромные урожаи пшеницы, других зерновых. Несмотря на это зерна в стране почему-то не хватало; хлеб в те годы - начале 60-х, выпекали с какими-то добавками, был он черный, тяжелый. И хотя продовольственных карточек не вводили, в магазинах в одни руки продавали только одну булку.

    Непонятно, куда уходила пшеница с целины? Тем более, что она совсем рядом – в двух сотнях километров. Кстати, недавно в одной из передач по радио, которые ведет известный в стране писатель, философ и публицист М.И.Веллер прозвучало, что проблемы с хлебом и другим продовольствием в стране специально создавали противники Н.С.Хрущева из Политбюро и Правительства, готовившие его свержение.    

      Никита Сергеевич - сложная, интересная личность. Во внешней политике он наделал немало ошибок, нередко  не лучшим образом поступал и внутри страны, вспомним хотя бы передачу Крыма Украине.  Но все-таки здесь, в СССР, особенно на фоне других руководителей страны в ХХ веке, Хрущев сделал немало доброго. Разоблачение культа Сталина, повлекшее за собой реабилитацию сотен тысяч, если не миллионов невинно осужденных или уже расстрелянных людей; ликвидация системы ГУЛАГа; знаменитая оттепель с элементами демократии, когда появились публикации Солженицына и других недавно запрещенных авторов; введение пенсий для колхозников. Надя, жена, рассказывала, что её мама, всю свою трудовую жизнь отдавшая колхозу, плакала,  получив первую пенсию, пусть это были всего 15 руб. Думаю, что таких тоже были миллионы..

    Многое в деятельности Н.С.Хрущева не нравилось партийной  элите и в 1964 г. его сняли с поста Генсека. При Л.И.Брежневе власть недовольных режимом прятала в психушки, диссидентов, поэтов сажала в тюрьмы, как тунеядцев. Слишком известных, которых нельзя посадить, высылали за границу и лишали гражданства. Жизнь простых людей потекла тише, чем при Хрущеве, немного спокойнее, даже вроде бы благополучнее. Но коммунистическое государство, постепенно ускоряясь, катилось к грядущему развалу, к 90-м гг. Позже, кажется во второй половине 70-х гг., когда всё  в стране было еще в порядке, у меня откуда-то, видимо больше интуитивно, появилось, а затем  окрепло ощущение, что мы, рядовые граждане, живём на пике благополучия, возможного в нашей советской стране.  Дальше  должно быть только хуже.

     Мой друг Б.К.Урезков, главный редактор областной газеты «Звезда Алтая», и его жена, Раиса Петровна, преподаватель техникума, оба убежденные коммунисты, приняли рассказ об этих моих мыслях  чуть не в штыки:

   -  Да не может такого быть! Никогда не будет никакого ухудшения, это невозможно! Будет только лучше! Выбрось из головы эту дурь!

     В конце 80-х, начале 90-х гг. жизнь нас рассудила...

    Но  я отвлекся от вопроса о снабжении жителей Уйменя продовольственными товарами. Кроме хлеба других продуктов в магазинах тоже было мало, и лишь благодаря тому, что леспромхозы через ОРСы обеспечивали по каким-то повышенным квотам – народному хозяйству требовалось много леса, мы имели возможность приобретать необходимые продукты. К тому же время от времени я привозил из тайги маралье или медвежье мясо. Правда холодильников тогда не было, а солонина, особенно из медвежатины, высокими вкусовыми качествами не отличается и дома у нас она «не пошла».        

   Летом 1963 г. до нашего посёлка, за 250 - 300 км от ближайших степей, где подняли целину, через горы и тайгу, два или три раза долетали остатки пыльных бурь – в воздухе сутками висела какая-то серая мгла. Видимость, а ведь здесь чистый горный воздух,  снижалась до 200 - 300 м. Если же случался дождь, всё вокруг покрывалось тонким слоем грязи. То ли сильными ветрами, то ли в результате испытаний атомных устройств, активно проводившихся тогда неподалеку, в Казахстане, тысячи тонн земли с лишенных травяного покрова, недавно целинных, то есть задернованных, но теперь распаханных полей поднимало в воздух и уносило в дальние дали...  

   Но продолжу о своей работе. Угодья леспромхоза, а их общая площадь составляла 250 тыс. гектаров, были разделены на 3 лесничества, в их числе было Телецкое. Контора его располагалась в пос. Яйлю – бывшей центральной усадьбе Алтайского государственного заповедника, во второй раз ликвидированного в 1961 г. Осенью 1962 г. я впервые побывал на Телецком озере. С лесничим Телецкого лесничества, молодым парнем В.Скрипнюком, мы на моторной лодке с 10-ти сильным  подвесным двигателем «Москва»  проехали до конца озера, до кордона Чири. Там я заключил договора на добычу и сдачу пушнины с лесником Н.Н.Парашиным и наблюдателем поста метеослужбы Н.П.Смирновым.

   С Парашиным мы сплавали на его лодке и проверили  жерлицы на щук. Шнура у него не хватало, вместо него он связывал вершинками и комельками несколько молодых березок, очищенных от сучьев; внизу на коротком поводке прицеплял на крючок  живца. На такую примитивную снасть он вытащил несколько крупных щук – по 4 – 5 кг каждая. Одну я купил у него, мечтая порадовать жену при возвращении в Уймень. Однако порадовать не удалось. В Яйлю, при возвращении, пришлось заночевать; там ребята из лесничества без моего ведома пустили её на общую уху.  Поел с удовольствием, тем более под «беленькую», но домой щука не попала.  

    В той же поездке я впервые познакомился и с настоящей бурей на озере - «низовкой». Налетела она внезапно, когда мы возвращались в Яйлю. Стремительно налетевшие волны, сразу больше метра высотой, нашу небольшую деревянную лодку безжалостно кидали и трепали, нас окатывало потоками брызг. Повезло – шли недалеко от берега, а вблизи оказался небольшой мыс, за которым  мы, захлестываемые волнами, успели укрыться.  Пока вытаскивали лодку, окончательно  промокли. Просушились у костра, у него же пришлось  заночевать – низовка «унялась» только под утро.

    В Яйлю в то время располагалась центральная усадьба Телецкого лесхоза, организованного на месте только что ликвидированного Алтайского заповедника. Лесхозу принадлежала огромная – почти миллион гектаров, недавно заповедная территория. У северо-западной оконечности Телецкого озера, куда подходила тогда еще грунтовая автомобильная дорога, расположены два  посёлка - Артыбаш и Иогач. Артыбаш, в прошлом небольшое алтайское поселение, существует уже более 350 лет. Иогач возник на левом берегу Телецкого озера, напротив Артыбаша, в начале 50-х гг. прошлого века, как центральная усадьба нового леспромхоза. Между посёлками озеро оканчивается, здесь из него вытекает р. Бия. Рядом с истоком в неё впадает речка Иогач, название которой присвоили этому населённому пункту. В нём, и еще в нескольких небольших соседних поселках – лесопунктах, размещался Иогачский леспромхоз. Два леспромхоза – в Уймене и Иогаче, и лесхоз в Яйлю вошли, после недавно прошедшей реорганизации, в систему Министерства лесного хозяйства РСФСР. Лесозаготовительные предприятия, ранее входившие в систему Министерства лесной, деревообрабатывающей и бумажной и промышленности, в так называемых «малолесных» краях и областях передали Министерству лесного хозяйства. Алтайский край отнесли к малолесным регионам.

    Посещая Иогач, Яйлю, знакомясь со структурой этих хозяйств, опрашивая местных охотников и разных специалистов,  просматривая картографический материал я пришел к выводу, что целесообразно было бы перевести Кедроград в пос. Иогач, с передачей ему Иогачского леспромхоза и присоединением Телецкого лесхоза. Эти три хозяйства с недавнего времени, как я уже упомянул, входили в одно министерство. Поселок Иогач расположен на берегу Телецкого озера – место для жизни привлекательнее Уйменя. Иогачский леспромхоз в несколько раз мощнее Уйменского, сырьевая база богаче, больше возможностей его развития. А площадь горно-таёжных угодий – базы охотничьего хозяйства, в случае перевода сюда Кедрограда,   возросла бы в несколько раз. Соответственно многократно выросли бы возможности его развития, совершенствования. Я много думал об этом; необходимость подобной реорганизации представлялась мне очевидной, целесообразной.

    Но как это осуществить? Я всего лишь рядовой инженер, к тому же «непрофильный» в лесном предприятии специалист. Помогла случайная встреча и знакомство с В.И.Телегиным. Во время очередного посещения Иогача по охотничьим делам мы с ним встретились, познакомились. Телегин возглавлял лесоустроительную экспедицию, только что закончившую первое лесоустройство Кедрограда. До этого он участвовал еще в нескольких серьёзных проектах по лесному хозяйству. Имел авторитет в лесных ведомствах страны, был вхож в высокие кабинеты. Ночевали мы с ним в одной комнате - «заезжей» Телецкого лесничества. Говорили несколько часов, я изложил свои идеи и убедил его в перспективности, полезности подобной реорганизации. В.И.Телегин согласился с моими доводами, твёрдо пообещал поддержку. И действительно, без проблем «протолкнул» в Министерстве лесного хозяйства РСФСР осуществление этого  предложения.

      В итоге уже весной 1964 г. Кедроград перевели в пос.Иогач. Иогачский леспромхоз стал называться Горно-Алтайским опытным леспромхозом по комплексному использованию богатств кедровой тайги. Года через 3 его переименовали в комбинат - ГАОЛК. Телецкий лесхоз присоединили к нему; в Яйлю осталось Телецкое лесничество. Уйменский лесоучасток вернули в Кара-кокшинский леспромхоз; несколько кедроградцев остались там. В последующие 1,5 – 2 года все они перебрались ближе к центру страны, преимущественно в Подмосковье.

    В Иогач переехали из Уйменя несколько специалистов из числа ИТР и рабочих, с семьями. Перевозили их, по очереди, на одной грузовой машине – ГАЗ-66. Нашей семье машину предоставили в последнюю очередь, хотя у нас был грудной ребенок. Дело происходило в конце  марта 1964 г. Поездка заслуживает небольшого описания. Мы не успели еще обжить новую квартиру, как пришлось переезжать. От Уйменя предстояло проехать около сотни километров по временной зимней скверной дороге. Сыну Алеше только что исполнилось 7 месяцев. В тесной кабине  сидела жена с ним на коленях, я устроился  в кузове, на вещах, рядом с Брынькой.

    К слову, Брынька был лучшей охотничьей собакой – лайкой из всех, что побывали у меня в последующие годы. Я с ним охотился довольно много и, если он облаивал дерево, можно было не сомневаться - белка там. На огромном, с обширной густой кроной кедре, подобной же ели или пихте не только белку, медведя подчас не вдруг разглядишь. Важно было знать, есть она там или нет, стоит искать или только потеряешь время – другие собаки иногда ошибались.

    Приведу один эпизод - мы с приятелем Аго Юстом выбираемся из тайги после 10 дней охоты. По пути догоняем группу местных охотников, человек 5 или 6 тоже выходят после охоты. Идем толпой, у всех лайки. Брынька находит белку, облаивает, остальные собаки, как принято в их сообществе, присоединяются к нему. Подошли и все мы; поскольку моя собака первой  нашла  белку, мне и стрелять. Я охотился с «Тозовкой» - легонькой винтовкой калибра 5,6 мм. Стреляю, белка падает, вся собачья свора бросается на неё. Ясно, что от неё теперь даже шерсти не останется... Но Брынька, опередив всех псов, хватает белку и по широкой дуге, уходя от дружной погони собачьей стаи, мчится с ней ко мне, отдаёт в руки... Тут же двое охотников убедительно просят продать собаку, предлагают хорошие деньги...

    Но я отвлекся от поездки. Дорога была очень плохая –  ухабы, спуски, подъемы, глубокие колеи в снегу, по которым уже бежали ручьи – зимняя дорога «падала». Машину бросает, качает, временами мы с собакой едва не вываливаемся из кузова. Надя всегда неважно переносит дорогу, а тут такая качка, да еще ребенок на руках - ей приходилось нелегко. Населенных пунктов практически нет. Ехали долго; в 20 км от Иогача в д. Кебезень остановились, попросились в чей-то дом – пришло время покормить сына, сменить пеленки. К вечеру добрались до Иогача. Квартиры еще нет – разгрузились в здании недостроенной  библиотеки. Печь там уже была, затопили, кое-как устроились. А наш грузовик, отъехав полсотни метров от библиотеки, серьезно сломался. Хорошо гараж близко – утащили туда на буксире. Нам крепко повезло – случись эта поломка на той зимней  дороге, в безлюдной тайге, с грудным ребенком... Сотовых телефонов тогда и в помине не было.  

    В Иогаче мы несколько месяцев мыкались без квартиры. Поначалу несколько дней жили в той же библиотеке, затем нас приютили супруги Бондаренко. Василий Федорович работал главным инженером леспромхоза, супруга его -Жанна Афанасьевна, экономистом. Они отдали нам одну из трех комнат своей квартиры, где мы устроились довольно сносно. Отношения с хозяевами сложились самые хорошие; их не испортил даже один не очень приятный эпизод, связанный с нашим Брынькой. Хозяева держали пару кроликов. Помещались они в выгороженном для них отделении в верхней части дровяника, на высоте около 2-х м над уровнем земли. Неподалеку я привязывал собаку. Как-то мы вместе с Бондаренками сходили в местный клуб, на киносеанс. Вернувшись, обнаружили, что оба кролика, задавленные, лежат рядышком около Брыньки, а он, приветствуя нас, радостно виляет хвостом - смотрите, как я хорошо постарался для вас!  Как ему это удалось, осталось загадкой. Хозяева не рассердились, а мне пришлось заняться обработкой  кроликов и покупать водку...

     Месяца через 3 или 4 мы все-таки получили двухкомнатную квартиру в двухквартирном деревянном доме. Остальных специалистов, приехавших из Уйменя, обеспечили жильём раньше. Но с трудоустройством некоторых инженеров возникли проблемы – в здешнем леспромхозе вакансий в руководстве было немного. Тем не менее постепенно всё утряслось. Надю назначили на какую-то небольшую должность в лесном отделе. Однако вскоре же её пригласили в местную среднюю школу преподавать биологию, и она перешла туда. Титову места не нашлось, и он уехал на родину, в Брянск. Главным лесничим утвердили Парфенова – ты защитник кедра, вот и борись с безобразиями  лесорубов в лесу, сберегай кедр! Однако он через два месяца, без согласования с руководством Крайлесоуправления, как полагалось, перебрался на освободившуюся должность начальника производственного отдела. Ярый защитник кедра горел желанием  рубить его...

    Кстати позже Парфенов выдал то ли одно, то ли несколько печатных произведений о Кедрограде; я их не видел и не читал. Трое или четверо знакомых, которые читали, утверждают, что он там, во-первых, ни разу не упомянул Ф.Шипунова. Подразумевается, что он, автор, сыграл главную роль в возникновении Кедрограда, попытках сбережении кедрачей... Во-вторых, пишет, что в 1961 г., в связи с задержками финансирования, кедроградцы так голодали, что вынуждены были есть собак (!). Я приехал в июне 1962 г., общался, наверное, со всеми жителями Уйменя, рабочими и служащими леспромхоза, в первую очередь кедроградцами, но ни от кого, ни разу ни о чем подобном не слышал. Люди жили нормально, местные выращивали много картошки, едва ли не тоннами. К тому же в посёлке много охотников, держат лаек, дорожат ими...        

    Но продолжу. У меня с работой проблем не было – на место охотоведа никто не претендовал, моя работа по организации и ведению охотничьего хозяйства продолжалась, масштабы её возросли. В связи с существенным расширением площади охотничьих угодий – она теперь составляла 1250 тыс. га, многократно выросли возможности развития нашего охотничьего хозяйства. Охотников, как штатных, так и любителей, стало в несколько  раз больше. Работы и  забот у меня прибавилось.  В Иогаче я вскоре также организовал первичный охотколлектив, в который сразу вступило более 100 охотников. Директор леспромхоза по моей просьбе, и после согласования с Крайлесоуправлением, за счет штатов лесного отдела  выделил нам 3 единицы на должности техников – охотоведов.

    В Иогаче им стал эстонец Аго Густав Юст. После освобождения из ссылки, которую они с матерью и сестрой,  а у неё был грудной ребенок, отбывали в Красноярском крае, он не поехал в Эстонию, а остался в Сибири, женился и перебрался на Алтай. Здесь поступил на работу в Иогачский леспромхоз,  электриком. Однако любовь к природе, охоте побудила его перейти  в штатные охотники. После нашего знакомства, убедившись в его твердом намерении работать в охотничьем хозяйстве, я посоветовал ему поступить, заочно, в Иркутский заготовительный техникум на отделение охотоведения. В Иогаче к тому времени он окончил 10 классов вечерней школы, поэтому его зачислили сразу на второй курс. Через 3 года он успешно окончил техникум, получив диплом техника – охотоведа. С Аго мы подружились, он несколько раз принимал участие в моих экспедициях уже после того, как я ушел из лесокомбината. А я, спустя годы, несколько раз навещал его в Таллинне, после его возвращения на Родину, где он стал работать охотоведом в одном из охотничьих хозяйств.

    В Телецком лесничестве техником – охотоведом приехал  работать Михаил Александров, работавший у нас в Красноярске в охотустроительной экспедиции. Приемкой, отправкой пушнины, продажей охотбоеприпасов, снаряжения в Иогаче занимался Михаил Аникин, который два года назад сбежал из председателей колхоза. Туда его направили во время очередной кампании укрепления колхозов. В Уймене он был у нас  штатным охотником. На охотничий отдел нам выделили две дюралевых лодки «Казанки» с 10-сильными моторами «Москва». Одну закрепили за А.Юстом - он уже имел опыт плавания по озеру на своей самодельной деревянной лодке; вторую осваивал я.

      На новом месте возможности развития охотничьего хозяйства, как отмечено выше, существенно выросли - пушнины мы теперь заготавливали больше. Мне постепенно удалось добиться заметного улучшения как охотничьих дел в предприятии, так и правового положения охотников. Создали, наконец, самостоятельный отдел охотничьего хозяйства - Парфенова в леспромхозе уже не было.  При активном содействии Чивилихина он перебрался в Москву, получил должность в Министерстве лесного хозяйства и в мою работу больше не вмешивался. Охотники теперь числились в штате хозяйства, их статус сравняли со статусом рабочих леспромхоза – им засчитывали трудовой стаж, предоставляли оплачиваемый отпуск, выдавали спецодежду как вальщикам – суконную куртку и брюки, резиновые сапоги и пр. Боеприпасы для охоты, капканы они теперь приобретали со скидкой, по льготным ценам. Я разработал несложную премиальную систему и теперь, при выполнении индивидуального плана по добыче пушнины, они получали премии. Мне пришлось несколько раз ездить в Барнаул, в Краевое управление лесного хозяйства, «пробивать», согласовывать все эти вопросы.

     Наша работа шла успешно, планы заготовок пушнины перевыполнялись. Охотники вне сезона охоты, в соответствии с планом – графиком, который я согласовывал с каждым из них и руководителями других служб леспромхоза,  участвовали в заготовках кедрового ореха, ивового корья, бадана, работали на нижнем складе леспромхоза, где вместе с другими рабочими занимались разделкой древесины. Успешно выполнялись и планы лесозаготовок. Все инженерно-технические работники предприятия, и я в том числе, регулярно получали премии.

   

Небольшое отступление –

о сбережении кедровников и ДДТ

    В эти годы и несколько позже наши, так называемые «Зеленые», то есть общественность, выступавшая против безжалостной вырубки кедровников, за сбережение в чистоте Телецкого озера, подняли большую шумиху по этому поводу. Во многих СМИ, включая «толстые» журналы, крупные ученые, известные писатели, активные общественники  публиковали критические материалы о безобразиях, творимых в природе разными службами и ведомствами, в первую очередь лесозаготовителями. Студия кинохроники С.Михалкова выпустила два острых «Фитиля» по поводу многочисленных нарушений при лесозаготовках, причем преимущественно как раз на Алтае. Вопросы бережного отношения к Природе, также едва ли не в первую очередь в Сибири, в том числе на Байкале и в Горном Алтае, обсуждались  на самом высоком уровне – в Управлениях, Министерствах – вплоть до тогдашнего Генсека – М.В.Горбачева. К нему на приём смог прорваться один местный житель – алтаец А.В.Ильтеев. В армии он дослужился до звания подполковника; будучи в отставке, жил в Украине, но регулярно приезжал на Алтай и был в курсе всех здешних событий. Правда, разговор этот мало что дал, но резонанс все-таки был.

     Действительно, лесозаготовки в кедровниках велись безобразно, варварски, с нарушениями элементарных правил рубок, допускались огромные потери леса. Сотни, а в общей сложности тысячи кубометров сваленного, в основном кедрового леса, притащенного тракторами на верхние склады, заготовители бросали и уходили в другие деляны. Места, пройденные сплошными рубками, производили тягостное впечатление: земля вздыблена, разворочена гусеницами мощных тягачей, всюду обломки деревьев, большие сучья, валежник, огромные кедровые пни. Деляна изрезана сетью глубоких волоков, которые размываются и углубляются вешними водами и обильными дождями. Лес рубили уже в бассейне Телецкого озера, в угодьях по впадающим в него речкам – Самышу, Колдору. Весной эти реки несли в озеро массу взвеси из глины, песка, а также лесной хлам, заиливая и загрязняя его, в том числе в самом узком месте около устья Самыша. Прямо на льду озера разделывали «хлысты»; при этом часть леса, особенно пихтового, весной тут же и тонула. На очистку льда, а позже воды уникального озера от массы лесного мусора выводили школьников...

    Заготовленный лес весной по большой воде сплавляли, молем, по Бие до Бийска. Весь его прошлым летом, для защиты от повреждений энтомовредителями, обрабатывали препаратами уже запрещенного в цивилизованных странах инсектицида ДДТ. Тремя местными леспромхозами в Бию, вместе с лесом, ежегодно сбрасывали несколько десятков тонн этого опасного препарата! Страдали проживающие ниже по течению люди – многие пользовались водой из этой реки, страдала рыбы, другие гидробионты.

     То есть были серьёзные причины для  беспокойства всех, кому не безразлично было сохранение замечательной природы Горного Алтая, с такими бесценными  компонентами, как Телецкое озеро и горные, в первую очередь кедровые леса.

     Полезности этих лесов не исчерпываются общеизвестными полезностями - орехами, хотя это очень ценный пищевой продукт, живицей, пушниной и т.п. Накапливая и сохраняя влагу, причем, по данным Красноярского Института леса - в 3 – 4 раза больше, чем сосняки и лиственничные леса, кедровники  регулируют сток горных рек, обеспечивая их полноводность, «успокаивая» паводки. Поглощая углекислый газ и окись углерода, выделяя кислород, повышают качество воздуха. Фильтруют его, очищая от пыли, копоти, а благодаря  своим фитонцидным свойствам уничтожают болезнетворных микробов. То есть поддерживают оптимальный, полезный для всего живого газовый состав среды.   

   По оценкам разных специалистов, ученых, средообразующие, ресурсоохранные и рекреационные способности «средних» российских лесов оцениваются в 6,0 тыс. руб. -  в год с одного гектара (Федоренко и др., 1980). Ценность горных кедровников, а особенно в окружении Телецкого озера, сберегающих  чистоту и полноводность еще и уникального водоёма, заметно выше. Стоимость же древесины, взятой  с одного гектара в те годы, также в среднем, составляла 500 руб.

   Добавлю, что по данным американских специалистов расчетная годовая эффективность одного гектара леса колеблется в пределах от 1-й тысячи до 25 тыс. долларов. Вот так высока цена рекреационной роли лесов. На северо-востоке Алтая вырубка большей части горных кедровников к настоящему времени привела в ряде мест к возникновению или усилению ветров; паводки, как весенние, так и после обильных ливней, возможных здесь с апреля по октябрь, участились, стали разрушительнее. Наш известный ученый – биолог, академик С.С.Шварц еще в 60-е гг. прошлого века писал, что лес больше влияет на климат, чем климат на лес. Масштабная вырубка кедровников на Алтае может служить подтверждением точки мнения ученого.

    На эти темы несколько раз я выступал в СМИ и разных аудиториях. Наиболее заметными были статьи в популярном в те годы журнале «Сибирские огни»: «SOS» с Телецкого озера» (1970, № 1), и опубликованная несколько позже большая, хорошо аргументированная, довольно резкая критическая статья «Телецкое озеро, кедровники и «Кедроград», мифы и реальность» (там же, 1986, № 6).

     Выше упомянул про ДДТ, инсектицид, и вспомнил связанное с ним нашумевшее событие. Забегая вперед, расскажу о нём. Этот препарат в 50-е, 60-е гг. прошлого века широко применялся во всём мире для борьбы с насекомыми – вредителями. Ученый, его создатель, даже Нобелевскую премию получил. Позже стало известно, что ДДТ опасен для человека, животных, к тому же он очень стойкий, накапливается и долго сохраняется в природе. В 1966 г., после появления нашумевшей книги американского биолога Рэйчел Карлссон – «Белое безмолвие», использование этого препарата в цивилизованном мире запретили. Однако в СССР его продолжали применять до 1970 г.

      Вот как развивалась история с ДДТ на Алтае. В конце зимы 1966 г., на берегу Телецкого озера, на так называемой Вертолётной площадке, рядом с турбазой «Золотое озеро», стали разгружаться грузовики, привозившие этот препарат, упакованный в бумажные мешки. Вскоре там лежал целый их штабель –  20 или 30 тонн. Тогда же стало известно, что его привезли с целью опыления берегов Телецкого озера для уничтожения иксодового клеща, разносчика энцефалита. А я тогда уже знал и о вредоносности ДДТ, и о книге Рэйчел Карлссон, поэтому выступил против проведения этого мероприятия. Написал большое, убедительное письмо - протест против осуществления этого мероприятия в несколько высших инстанций Российской Федерации - Верховный Совет, Правительство а также, в копиях, руководству автономной области и Алтайского края. Вместе со мной письмо подписали председатель Артыбашского сельского Совета М.И.Ощепков и директор турбазы «Золотое озеро» - А.Г.Гладков. Оба – немолодые, уважаемые местные жители.  Поднятый нами шум нарастал, приезжали журналисты местных СМИ, появились отклики в  печати, народ начал беспокоиться…

     На какое-то время удалось затормозить акцию, но полностью сорвать не удалось. Из Москвы, из какого-то НИИ, занимающегося  исследованиями вредных насекомых и борьбой с ними, который и должен был проводить опыление, приехала ученая дама, доктор наук, и пригласила меня на беседу. В долгом разговоре она пыталась убедить меня отозвать письма – клеща надо уничтожать, энцефалит очень опасен, ДДТ не так вреден и т.д., и т.п. Не убедила, и тогда достала из папки «последний козырь». Это было письмо А.И.Черепанова, директора института, в который я перешел   полтора года назад. В  письме он просил руководство этого самого НИИ провести обработку ДДТ всей  прибрежной зоны Телецкого озера – для истребления клеща! Это письмо мне нечем было парировать – пишет мой директор, а он как раз энтомолог, профессор, доктор биологических наук! А кто я? Младший научный сотрудник, без степеней и званий! Мне ли с ним спорить?

    Правда, в письме была одна «зацепка» - автор писал его  3,5 года назад, но тем не менее он мой начальник, доктор наук… Это сейчас так просто связаться по телефону с кем угодно, будь он хоть в США или Китае. А тогда надо было провести несколько часов на почте в ожидании связи. Да еще на месте ли будет тот человек, который тебе нужен? Короче говоря, я сдался. По просьбе дамы подписал какую-то, заготовленную ими заранее бумагу. Опыление берегов, с борта вертолётов МИ-2, в конце мая, июне 1966 г. осуществили.  

    До его начала мы с помощником прошли маршрут по тропе вдоль одного из притоков Телецкого озера -  р. Кокши,  протяженностью около 2-х км. Он шел впереди, я собирал с него и считал клещей, при этом учитывали и мелких, в большинстве насекомоядных птиц – визуально и по голосам, без различия по видам. Учли 45 клещей и более 20 птиц. Через 2 недели после опыления этого урочища маршрут повторили; теперь учли только 6 клещей и 5 птиц, из них 2 – мертвые, их нашли на тропе. В стороне от неё, в густой траве, их не увидишь… На будущий год, также в мае, на том же маршруте насчитали около 30 клещей… То есть эффект от обработки этим инсектицидом оказался кратковременным и нанес большой ущерб как минимум мелким птицам.

    А позже, в разговоре с директором института выяснилось, что и он знаком с последними данными о ДДТ, теперь у него другая точка зрения на этот инсектицид.  И законный упрёк мне – почему не связался тогда с ним? Письмо же старое! А по существующей традиции, согласно которой ни одно доброе дело у нас не остается безнаказанным, позже мне несколько раз пришлось выслушивать упреки еще и от некоторых местных жителей в том, что это именно я инициировал данное мероприятие… 

     Забегая еще дальше вперед надо сказать, что история с  этим опылением неожиданно получила громкую огласку  спустя 30 с небольшим лет. В 1966 г. израсходовали не весь ДДТ, несколько тонн его зарыли бульдозером на берегу Телецкого озера. Паводковыми, дождевыми водами это захоронение понемногу размывалось, опасный препарат поступал в Телецкое озеро. В 2002 г. кто-то из приезжих сотрудников Росприроднадзора случайно обнаружил, что вода в небольшом ручейке, стекающем после дождя с вертолетной площадки в  озеро, пахнет дустом ДДТ. Поднялась буча, на озеро пачками поехали журналисты из разных изданий, в том числе ко мне. Я поднял свои архивы – переписку по этому поводу, помог восстановить историю опыления, уточнить место захоронения инсектицида. Спустя некоторое время остатки ДДТ уполномоченные службы убрали и вывезли в специально отведенные места хранения где-то в Майминском районе Республики Алтай.

    

Окончание, для меня, «кедроградской» эпопеи

      Но все эти события произошли позже, а тогда, в 1964 г., я по-прежнему работал охотоведом в ГАОЛК. К тому времени  вокруг охотничьего хозяйства леспромхоза постепенно нарастали, накапливались проблемы. Парфенова не было, но теперь надо было воевать с Заготуправлением Горно-Алтайского Облпотребсоюза. До появления Кедрограда эта организация  была монопольным заготовителем пушнины в Горно-Алтайской автономной области. Теперь же часть шкурок уходила через наше хозяйство, что кооператорам  очень не нравилось, и они постоянно пытались лишить нас права самостоятельной заготовки пушнины. Особенно их задело, что нам достался большой, в  миллион гектаров, участок богатой зверьём недавно заповедной тайги. В конце концов они  «выхлопотали» Распоряжение Горно-Алтайского Облисполкома, которым нас обязали сдавать всю заготавливаемую пушнину в их систему. Теперь часть наценки на пушнину, а это немного - всего 34% от закупочной стоимости, выплачиваемой государством заготовителям, доставалась Потребсоюзу. И без того небольшие доходы леспромхоза от охотничьего хозяйства сократились, соответственно уменьшилась и заинтересованность, внимание руководства к этой отрасли хозяйства. Мне все труднее давалось решение насущных проблем охотничьего хозяйства. Апогея трудности достигли с появлением  в предприятии нового главного бухгалтера – некоего Коголюшева. С прежним, К.А.Сорокиным, мы работали в хорошем контакте; новый же «финансовый бог», приняв дела «зарубил» охотникам премии, бесплатную спецовку, льготы на приобретение  боеприпасов:

     - Пока я здесь, ничего этого больше не будет!

     Директор, а это был уже не мудрый, авторитетный Н.П.Жидеев. а молодой К.Т.Рослик, вмешиваться в конфликт не стал. По-видимому, новый бухгалтер имел поддержку «вверху». Предстоял новый виток серьёзной борьбы как за дело в целом, то есть через Москву вплоть до Совмина, так и за права охотников - со своей бухгалтерией. Вся эта бесконечная, нудная – ну не нужна никому охотничья отрасль в лесозаготовительном предприятии, мне уже крепко надоела. Вместо полезной, продуктивной работы – споры, даже скандалы, письма, командировки, обращения к начальству и т.д. и т.п. В перспективе просматривалась какая-то безнадёжность, бесперспективность дальнейших усилий по совершенствованию, развитию охотничьего хозяйства в лесозаготовительном предприятии. Руководителей хозяйства, да и вышестоящее начальство интересует только план, кубометры заготовленного леса, на всё остальное, грубо говоря,  наплевать. Из первых кедроградцев, в лесокомбинате уже никого не осталось, все уехали - кто в родные места, кто поближе к центру страны. Отчасти с ними, а по большому счету и несмотря на них – стране нужен круглый лес, много леса,  идеи создания хозяйства нового типа потихоньку угасли... Нет, Горно-Алтайский опытный комбинат по  комплексному использованию богатств кедровой тайги существовал, выполнял и перевыполнял план лесозаготовок - за счет переруба расчетной лесосеки по кедру. От других леспромхозов он отличался только тем, что продолжал заниматься заготовкой пушнины, причем Алтайский заповедник в 1967 г. восстановили, и площадь охотугодий хозяйства сократилась до 200 тыс. га. Слово «Кедроград» уходило из обихода - вместе с мечтами молодёжи о создании рентабельного предприятия без масштабной вырубки кедрачей...   

     Мне надо было на что-то решаться...  Уезжать не хотелось – «прикипел» к прекрасной природе гор, Телецкому озеру, тайге. Жене нравилась работа в школе, она там нашла себя, её ценили, уважали. Как раз в это время  поступило довольно заманчивое предложение - перейти на работу  в научное учреждение. Освобождалось место заведующего Телецким стационаром Биологического института Сибирского отделения Академии наук СССР. Я решил перейти туда. Но прежде, чем расстаться с Кедроградом, хочется высказать, в заключение, кое – какие соображения.

          «Кедроград» не состоялся. Почему?

    Оглядываясь на историю Кедрограда можно однозначно утверждать – молодежь задумала полезное для Природы в целом, а значит для общества и государства дело. Сбережение горных кедровых лесов, а их безжалостно, сплошь, вырубали,  позволяло не только много лет пользоваться их богатствами, но сохранять полноводность, отчасти и спокойствие рек, питающих Обь и Енисей в верховьях, обеспечивать чистоту и стерильность воздуха. В конце концов и просто украшать горы Алтая! Какое печальное зрелище представляют ныне «лысые» горы повсюду на северо-востоке Горного Алтая!

    Молодые, активные, энергичные люди,  получившие хорошее образование, а Ленинградская лесотехническая академия считалась одним из лучших ВУЗов  нашей страны, специалисты своего дела понимали, к чему ведет безоглядная вырубка ценнейших кедровников. «Заводилой», главным лицом в событиях, связанных с организацией «Кедрограда», был Ф.Шипунов. Именно благодаря его инициативе, его усилиям, при поддержке коллег, выпускников ЛЛТА., а позже при мощном содействии общественности через СМИ, в тяжелой борьбе с бюрократией, косностью чиновничества, удалось создать опытное хозяйство, сначала в с. Чоя, на базе Чойского лесхоза, а позже в рабочем посёлке Уймень.

      Но на каких условиях могло бы существовать, быть рентабельным подобное хозяйство? На мой взгляд нужно было, во-первых, заняться более или менее глубокой переработкой древесины. Используя современные станки, технологии  поставлять народному хозяйству страны  не круглый лес, а изготовленные из древесины какие-то, хотя бы простые изделия, полуфабрикаты, заготовки для строительства и т.п. При этом осваивать и лиственные – осину, березу, расчетная лесосека по которым использовалась в то время на 5 – 6%. Тогда объём вырубки кедра в опытном хозяйстве можно было бы уменьшить в 10 – 12 раз, но при этом рабочие у станков были бы загружены в течение всего года.       

    Небольшой объём рубок кедра – 4 – 6 тыс. кубометров вместо 50 тысяч, можно было брать санитарными рубками, а также понемногу, сплошными рубками на небольших делянах в перестойных кедрачах. При таких масштабах вырубки кедровники бы практически не страдали, площади их не сокращались. То есть они в полном объёме производили бы всю полезную продукцию, как «внутри», так и «вне» кедровых насаждений, о чем мы уже говорили.     

    Во-вторых – гораздо серьёзнее заниматься побочным пользованием в тайге; в первую очередь заготовками кедрового ореха. Это очень полезный и достаточно дорогой продукт, особенно если производить из него масло, которое считается лучше оливкового. В Кедрограде заготовками его занимались немногие люди – охотники, пенсионеры, вторые члены семьи, отпускники, иногда еще и приезжие. Основной контингент рабочих был занят лесозаготовками, частично ремонтом техники, строительством, другими хозяйственными работами. Урожайные годы повторялись – в 1964, 1965 гг. и много раз позже, но брали совсем незначительную часть от возможного. К тому же много собранного ореха уходила мимо леспромхоза, на сторону, где за него платили больше. Если бы в годы урожая основные силы коллектива направлялись на сбор ореха, заготавливать его можно было в разы больше. Соответственно получать от его реализации хороший доход.

    Одну такую попытку – в 1969 или 1974 г., точно не помню, все силы бросили на сбор ореха. Тогда был отличный урожай ореха. Лесозаготовки остановили, небольшую часть рабочих оставили для ремонта техники, а всех других рабочих и служащих лесокомбината, кто пожелал, направили на сбор ореха. Люди сами укомплектовались в бригады, им отвели  участки кедровников с лучшим урожаем,   выдали продукты, необходимую тару, завезли в тайгу. Люди оборудовали станы  и стали ожидать тушкена.

     Но в ту сухую осень тушкен не состоялся, шишки не осыпались.  Рано пришла снежная зима. Люди потеряли время и ни с чем вернулись домой; некоторые смогли собрать для себя немного ореха – лазили на кедры. Еще кое-кто, более предприимчивые, собрали по несколько мешков весной, после таяния снега. Так закончилась в опытном лесокомбинате  первая, а в связи с её неуспехом и последняя попытка серьёзно заняться заготовками кедрового ореха.     

   Кроме ореха следовало бы также уделять внимание ягодам. Выше я упоминал, что при сборе черники старательные, умелые сборщики за день собирали до 8 ведер – по 2 фляги. А уж одну – 40 л., мог набрать каждый, только не ленись. Люди ежегодно собирали довольно много ягод, но все они шли на свои нужды или на продажу. Руководители леспромхоза, после первой попытки, ягодами совсем не интересовались, хотя это заработки и занятость жителей, прибыль предприятия. Также не стали заниматься сбором лекарственных трав. А ведь их – после соответствующей обработки и подготовки можно было бы успешно реализовать – через аптеки или прямо. Спрос на травы всегда хороший. Как раз в те годы ажиотажным спросом пользовались родиола розовая (золотой корень), и  левзея сафлоровидная (маралий корень) – обычные растения в высокогорье Алтая, в том числе в угодьях опытного леспромхоза.

   И еще один момент. Все годы в опытном предприятии заготавливали десятки тонн кедровой смолы – живицы. Добычей, сбором, вывозкой её занималось несколько десятков людей: мужчин - вздымщиков, женщин – сборщиц, два конюха, лошади, машины. Кедры при этом жестоко калечили подсочкой – карами, и они подлежали вырубке. Уже тогда, по крайней мере согласно информации, которая до нас доходила, спрос на неё был крайне ограниченный и цена, по которой смола уходила потребителям, была ниже себестоимости. План по заготовке живицы, как правило, перевыполняли, и чем больше её заготавливали, тем больше имели убытков. Так стоило ли  заниматься этим делом? Чтобы множить убытки?

     Подытоживая сказанное считаю, что предприятие могло быть рентабельным, но для этого власть должна была отпустить его в «свободное плавание». Никаких жестких планов лесозаготовок или еще чего-нибудь. Разве что лимит на вырубку кедра. Уродился орех – все силы туда. Нет ни ореха, ни ягод, а на Алтае изредка случаются и такие неурожайные годы; заготовленного в соответствии с квотой  кедра мало, чтобы занять работой коллектив в течение всего года – увеличивать вырубку лиственных. Запасы их на северо-востоке Алтая значительны, ущерба не будет. 

    Но тогда, в суровое, во всём регламентированное, скудное время – страна еще не оправилась после страшной войны, это было нереально. Никто бы не стал искать и приобретать, причем скорее всего за рубежом, современные станки, другое новое оборудование, чтобы обеспечить ими небольшой леспромхоз где-то в далекой таёжной глуши. Народному хозяйству нужно – срочно, сейчас - много круглого леса, переработают его на крупных лесокомбинатах. Дали немного свободы неуёмной молодежи, дали возможность чуть-чуть выпустить пар - скажите спасибо! Крутитесь, как сумеете с вашими идеями, а план выдайте! Не случись на тот момент хрущевской оттепели 60-х, не было бы и того неуспешного Кедрограда...

     Сейчас, когда мы уже третье десятилетие живем как бы при капитализме, Кедроград, как частное, самостоятельное, успешное  предприятие мог бы состояться. Хотя тоже, скорее всего, задавила бы наша непомерно раздутая бюрократия – постоянно растущими налогами, бесконечными проверками, взятками, «откатами» и пр. Да и не осталось хороших кедровых массивов, где могло бы действовать такое предприятие – вырублены за годы Советской власти.